Надо ли в кризис думать о кризисе, или отражение исторических событий в психотерапевтическом кабинете

Автор статьи —  Ольга Никитина, председатель Координационного совета Гильдии психотерапии и тренинга, член Координационного совета Санкт-Петербургского Психологического Общества, сертифицированный психотерапевт психоаналитической ориентации Единого европейского реестра (Европейской ассоциации психотерапии).

Проблема психологического измерения общественных процессов сегодня актуальна и важна, и интересует как и практикующих психологов, так и теоретических исследователей. Например, относительно недавно прошел круглый стол под названием «Психологические закономерности геополитических процессов», где вместе с Конфисахором А.Г., автором одноименной книги, обсуждались особенности психологического аспекта глобальных исторических процессов[1]. Кроме того, в прессе появился ряд статей, также освещающих эту проблему. Интерес к проблеме отражения общественного кризиса на личностном уровне не случаен, и связан, очевидно, с теми проблемами, которые переживает сегодня Россия, и которые всё чаще и чаще оказываются предметом беспокойства пациентов индивидуальных и групповых практик.

Нужно ли думать в кризис о кризисе, нужно ли обсуждать с пациентами события, которые затрагивают их личность лишь косвенно? И если да, то как?

В период стабильного развития общества, исторический контекст остается «за дверьми» психологического кабинета: на переднем плане анализа находится индивидуальный, персональный аспект личности. Исследование социального измерения чаще всего ограничивается взаимоотношениями пациента с семьей и близким окружением. Анализ влияния более глобальных общностей (как например, города или государства), на жизнь индивида сведено к минимуму, поскольку при слаженном функционировании этих структур они не являются триггером критических психологических состояний.

Однако в случае таких социальных потрясений, как войны, революции, экономические и идеологические кризисы, пациенты включаются в проблемный контекст этих исторических событий. Социум, частью которого является индивид, косвенно и прямо вынуждает его принимать участие в сопереживании кризису, искать вместе с глобальным окружением ответы на вызовы, и, как следствие, нести ответственности за свой выбор.

Отражение кризисных изменений на индивидуальном, личностном уровне представляет собой особое проблемное поле в психологии, поскольку является не регулярным проявлением одного из вариантов кризиса личности, а зависит от широкого исторического контекста. Например, можно представить поколение людей в преуспевающих странах, которое ни разу не сталкивалось с серьезными общественными потрясениями – вряд ли глобальное окружение будет их беспокоить и составлять предмет разговора у психолога. Общественный кризис, несмотря на общие черты от эпохи к эпохе чаще всего является эксклюзивными, уникальными обстоятельствами возникновения проблем на уровне индивидуальной психики.

Сегодня российское общество переживает экономический и политический кризис. И проблемы социума приходят вместе с индивидом и в кабинеты психологов: начиная с января этого года, мне приходится все чаще слышать косвенные и прямые упоминания пациентами внешних событий. Люди с тревогой говорят о конфликте в восточной части Украины, о колебании курсов валют, о международных санкциях, и (как бы это не наивно звучало) – об отсутствии любимых сортов сыров на прилавках магазинов.

Отчасти эта ситуация напоминает мне период, когда случился террористический акт в Беслане. Тогда эта тема звучала у всех пациентов моей индивидуальной и групповой практики. Насколько я знаю со слов коллег, это наблюдалось и в их психотерапевтических кабинетах. Приведу пример отражения «коллективной проблемы» в диалоге клиентки с психоаналитиком (тридцатилетняя женщина, находящаяся в психоаналитически ориентированной терапии 3-й год):

«П.: Это ужасно и непостижимо, то, что произошло. Мне очень не повезло – я видела все до того, как самое страшное убрали с экрана. У меня самой есть ребенок, муж… Но я бы хотела поехать туда… Я хотела бы ввести смертную казнь…

А.: И?..

П.: Я хотела бы поехать туда, взять автомат и убивать этих людей, которые приносят такую боль и разрушение!

А.: Мне кажется, я уже где-то это слышала… Кажется, уже встречалась с подобной психологией…

П.: Вы хотите сказать, что у меня психология «хасидки»?!!

На следующей сессии эта женщина сказала, что ее желание убивать прошло, когда она осознала его: «Теперь я могу больше внимания уделять семье, хотя и продолжаю переживать и испытывать боль оттого, что живу в мире, где могут совершаться подобные ужасы».

Этот пример показывает, как граница между жертвой и террористом стирается в нашем бессознательном под воздействием травматического опыта. «Травма (психическая). Событие в жизни субъекта, вызывающее особенно сильные переживания и неспособность субъекта к адекватной реакции; устойчивые патологические перемены и их последствия в душевной жизни» (2, с.526). Эти патологические перемены, как показал пример данной пациентки и описания групповых процессов, происходящих в обеих группах, могут выражаться и в возрастании агрессии, желании мстить, убивать».

Как отмечает ректор Восточно-Европейского института психоанализа, профессор М.М. Решетников, нарастание агрессии в обществе в период кризисов вызваны «страхом за себя и свое будущее». Человек может не осознавать этого, но на подсознательном уровне формируется такая «гипотеза»: «Если я сам буду агрессором, ко мне не смогут применить агрессию!»»[2].

Актуальную ситуацию осложняет то, что если в предыдущие кризисы (террористические акты, экономический кризис 2008-го года, политический кризис 2011-го) российское общество стремилось к консолидации, к совместному решению проблем, то сегодня, оно оказывается расколотым на составные части. Люди, по-разному интерпретирующие события на Украине, оказываются на противоположных сторонах баррикад. СМИ нагнетает обстановку, разделяя людей на «своих» и «чужих». Особенно драматичными оказываются конфликты на идеологической почве внутри семьи, когда, например, мать и сын занимают различные политические позиции. В итоге это порождает внутрисемейный конфликт, а с ним – усиление беспокойства, тревогу.

Отсутствие прозрачности в механизмах принятия политических решений в стране, отсутствие контроля обществом государственного аппарата вызывает страх перед неизведанностью: не обладая способами влиять на ситуацию, человек оказывается подвержен фрустрации, апатии. Ему кажется, что его будущее принадлежит не ему, а чужой воле или, еще драматичнее, случайности. Эта ситуация напоминает, как верно заметила Полина Гавердовская, эксперименты, проведенные Мартином Селигманом вместе с коллегой Стивеном Майером в 1967 году. Беспомощность, как выяснилось в ходе этих исследований, «вызывают не сами по себе неприятные события, а прошлый опыт неконтролируемости этих событий»[3]. Это очень напоминает актуальную российскую ситуацию, когда люди не понимают источника проблем, и не видят способа с ними справиться, взять под контроль.

СМИ пытаются снять этот конфликт. Проблема неуправляемого государства замещается проблемой наличия у общества внешних и внутренних врагов. «Агрессия Запада», «продвижение НАТО на Восток», «пятая колонна, разлагающая общество» — эти архетипические для советской и современной российской культуры образы действительно способны изменить объект общественной агрессии, но они не снимают уровень агрессивности, и даже наоборот, усиливают его. «Умные и весьма подкованные в своем деле люди мгновенно превращаются в варваров, когда речь заходит о разрешении общественных конфликтов»[4].

Этот ход напоминает принципы религиозного подчинения, так хорошо описанные З. Фрейдом в его работе «Психология масс и анализ человеческого я»: «… религия, хотя она и называет себя религией любви, должна быть жестокой и черствой к тем, кто к ней не принадлежит. В сущности, ведь каждая религия является такой религией любви по отношению ко всем, к ней принадлежащим, и каждая религия склонна быть жестокой и нетерпимой к тем, кто к ней не принадлежит»[5]. Подобный механизм государственного контроля через идеологию эффективен, но он – анти-гуманистичен, он не освобождает людей, а подчиняет миру иллюзорных надежд и страхов.

Картина осложняется тем, что не все осознают экономические, политические и идеологические проблемы нарастания агрессии. Судя по моей практике, многим пациентам кажется, что причины их страха, апатии и агрессии находится внутри них. Они интуитивно чувствуют, что это как-то связано с общественными настроениями, но не могут разобраться в ситуации без посторонней помощи.

Как следует вести себя психологу по отношению к тревожным состояниям, вызванными социальными потрясениями? Следует ли акцентировать на них внимание? Здесь стоит вспомнить о моральной ответственности психолога за своего клиента.

«На семинаре Р. Руссийона в ВШЭ[6] был вопрос из зала о том, действительно ли аналитики аморальны. Рене Р. ответил, что мораль клинициста не та же самая, что социальная мораль. Профессиональная этика психоаналитика, как и всех пси, в том, чтобы попытаться понять смысл совершенного деяния, в т ч преступления и эта этика противоположна обвинению, осуждению. Все пси – островки гуманности среди всех, стремящихся заклеймить, осудить, наказать»

Это очень точное замечание. Дело психолога заключается не в определении правильности или ложности политических / идеологических убеждений, а в стремлении показать, где заканчивается индивидуальные причины страхов, и начинается влияние общественного климата на настроение пациента. Нейтральность и понимание – вот два средства, которые способны снять внутренние кризисные состояния, вызванные внешними событиями.

В статье «Как уйти от прошлого» Арон Белкин писал: «Даже анатомически человек так устроен, что взгляд его постоянно обращен вперед. Мысль о будущем присутствует в сознании всегда, управляя поведением (…) А то, что осталось позади, не кажется достойным такой ревнивой заботливости. Что было, то было – свершилось, и уже ничего нельзя ни изменить, ни поправить (…) В глубине души прошлое остается самим собой – неприпомаженным и неотредактированным. Таким оно и пребудет с вами навеки. И никому не дано предугадать, когда и при каких обстоятельствах рванется оно на поверхность, переворачивая душу»[7].

Задача психолога во время кризиса – работать с  тревогой у клиентов от ощущения кризисного настоящего («здесь и теперь»), чтобы «будущее прошлое» осталось в прошлом («там и тогда»), благо и без общественных кризисов человеку за свою жизнь приходится переживать слишком много потрясений. Так что, отвечая на вопрос, поставленный в заглавии этой статьи, можно однозначно ответить: во время кризиса нужно не столько думать о нем, сколько пытаться найти, взрастить в себе и  других те столь необходимые спасительные островки понимания и гуманности, о которых говорил цитируемый выше Рене Руссийон. И психолог – не кто иной, на ком лежит ответственность за то, чтобы учить людей искать и находить их.

[1] Отчет о встречи в встрече  «Психологические закономерности геополитических процессов» < http://www.psy.su/feed/2918/ >

[2] Решетников М.М. Мир приближается к смене парадигмы // Интервью в газете Росбалт от  30 ноября 2014 < http://www.rosbalt.ru/piter/2014/11/30/1343190.html >

[3] Гавердовская П. Базовое недоверие вызвано десятилетиями лжи и паранойи // Интервью сайту Газета.ru от 03.12.2014 < http://m.gazeta.ru/lifestyle/style/2014/11/a_6319925.shtml >

[4] Пастухов В. Сто лет невежества // Русская служба BBCот 2 октября 2014 http://www.bbc.co.uk/russian/blogs/2014/10/141002_blog_pastoukhov_ignorance.shtml

[5] Фрейд З. Психология масс. Психология масс и анализ человеческого «Я». М.: Современные проблемы», 1926. V-я глава. Цит. по: < http://yurpsy.com/files/biblio/freud/02.htm#V>

[6] Отчет о семинаре с Рене Руссийоном на тему «Символизация и интерпретация». 20-21 сентября 2013 г. // Официальный сайт ВШЭ < http://www.hse.ru/ma/psyan/news/95231393.html >

[7] Белкин А. Как уйти от прошлого? // Российский психоаналитический вестник, №2, -М., 1992, с. 116.